Амалицкий Владимир Прохорович

Палеонтолог.

Родился 13 июля 1860 года в селе Старики Волынской губернии.

Рано потерял отца. Воспитывал будущего ученого его родной дядя петербургский врач Полубинский.

Окончив гимназию, поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. Общение с такими крупными учеными, как В. В. Докучаев и А. А. Иностранцев поддержало интерес Амалицкого к естественным наукам. На третьем курсе Амалицкий по просьбе Докучаева даже вел со студентами практические занятия по минералогии.

В 1883 году Амалицкий окончил университет и был оставлен при нем для получения профессорского звания.

В том же году, по предложению Докучаева, он принял участие в экспедиции по исследованию почв Нижнегородской губернии.

В местах, где работала экспедиция, много выходов горных пород пермской системы – в основном континентальных. В отличие от морских, такие породы содержат крайне мало органических остатков, поэтому местные пермские отложения всегда считались малоинтересными, или, как говорят геологи, немыми. В то время отсутствие окаменелостей в подобных континентальных отложениях объяснялось тем, что все эти породы могли отлагаться в местах мало пригодных для жизни – в обширных пустынях, в мертвых соленых озерах, вообще в засушливых районах. Но огромное распространение немых пород, некая загадка, прячущаяся за этим, невольно привлекли внимание Амалицкого. Ему показалось странным, что на столь обширных пространствах не найдено никаких окаменелостей. И он сам решил заняться поисками.

Всякие окаменелости в те годы попадали к ученым из рук случайных, часто безграмотных охотников за ископаемыми. Как правило, эти охотники собирали только те кости, которые казались им интересными, и безжалостно выбрасывали все, что казалось им не интересным. Бывало, что наиболее интересные экспонаты гибли, даже не дойдя до научных лабораторий.

Вот как описывал палеонтолог Алексеев одного из таких охотников за ископаемыми – некоего Фролова, жителя Тирасполя:

«…Весною 1906 г. к нам в геологический кабинет Новороссийского университета явился очень плотный человек с узелком в руках. В узелке у него оказались кости ископаемых животных, главным образом, гиппариона и газели, а также ископаемые раковины хорошей сохранности. Эти ценные и редкие в то время объекты он отчасти собрал, а отчасти извлек из земли.

С этого времени Фролов начал посещать кабинет по несколько раз в году, и всегда у него было что-нибудь новенькое ценное: то череп хищника, то полная конечность гиппариона и пр. Эти остатки животных он добывал в свободное от работы время: Фролов занимался устройством иконостасов и писал иконы. Жил бедно и всегда жаловался, что задолжал многим лицам. Доставляя кости в Одессу и другие места и получая за них вознаграждение, он вскоре поправил свои материальные дела. Уплатил долги и даже приобрел себе небольшой домик в окрестностях Тирасполя».

Понятно, такой подход к проблеме не мог удовлетворить ученых.

С самого начала Амалицкому стало ясно преимущество собственноручных поисков. В пестроцветных глинах и мощных песчаниках Окско-Волжского бассейна он быстро обнаружил множество раковин пресноводных моллюсков антракозид, характерных для пресноводной пермской фауны. Невзрачные на вид, эти раковины были чрезвычайно интересными в научном отношении: они мало походили на те раковины, что раньше изредка находили в пермских отложениях Европы.

Проведя тщательное сравнение позднепермских антракозид Европейской части России и подобных антракозид Южной Африки, Амалицкий обнаружил удивительное сходство. К тому же он хорошо знал, что в южноафриканских местонахождениях антракозиды, как правило, встречаются в одних слоях с окаменевшими остатками крупных ископаемых позвоночных. Исходя из этого, Амалицкий пришел к мысли, что при проведении соответствующих работ в красноцветных отложениях Европейской части России вполне можно обнаружить остатки ископаемых пресмыкающихся, близких к южноафриканским.

В 1887 году по материалам, собранным в процессе полевых работ, Амалицкий защитил магистерскую диссертацию «Отложения пермской системы Окско-Волжского бассейна». Он получил место хранителя Геологического кабинета Петербургского университета, но в следующем году его пригласили занять кафедру геологии в Варшавском университете.

Предложение Амалицкий принял, но полевые работы продолжал вести в России.

Собранные материалы позволили Амалицкому сделать вывод, что в нижнепермских отложениях России ископаемые остатки животных и растений действительно были близки органическому миру Европы и Северной Америки той же эпохи, – в сущности, они представляли одну географическую провинцию. Но совсем другое наблюдалось в верхнепермских отложениях северо-востока России. Здесь, как ни странно, преобладала флора папоротникообразных кожистых растений глоссоптерисов, пресноводных моллюсков антракозид и мелких ракообразных – эстерий. Такие ископаемые организмы были больше характерны для пермских континентальных отложений широко распространенных в толщах Карроо в Южной Африке, Гондваны в Индии, а также в сходных отложениях Австралии и Южной Америки.

В 1892 году Амалицкий защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию «Материалы к познанию фауны пермской системы России». В диссертации он прямо указал на то, что заставить заговорить «немые» горизонты может лишь тщательное сравнение ископаемых остатков пермской фауны России с подобными фаунами южных материков.

С этой целью в 1894 году Амалицкий отправился в Англию.

Он решил изучить в музеях Лондона все известные к тому времени коллекции пермских пород и окаменелостей. Вместе с Амалицким в командировку отправилась его жена, всегда сопровождавшая его в поездках, в том числе в полевых.

Как установил Амалицкий, фауна моллюсков, найденная им в русских верхнепермских отложениях, действительно оказалась сходной с подобными пресноводными моллюсками, известными из пермских отложений Южной Африки. Это привело Амалицкого к смелому предположению, что и весь остальной органический мир пермского времени России должен был быть сходен с южно-африканским. Другими словами, при более тщательных раскопках в России вполне можно было обнаружить отпечатки листьев типичных для южно-африканских пермских отложений громадных ископаемых папоротников глоссоптерисов, а может даже окаменевшие останки крупных вымерших пресмыкающихся – дицинодонтов и парейазавров, которые были к тому времени известны палеонтологам только из пермских отложений Южной Африки.

Идея Амалицкого не встретила понимания.

Слишком уж вразрез шла она с общепринятыми представлениями ученых о кардинальном различии животного и растительного мира Северного и Южного полушарий земного шара в течение пермского времени. Тождество органической жизни в пермское время России и Южной Африки казалось вызывающим. Казалось попросту невероятным, что где-то далеко на севере, в самом центре северной пермской материковой области могла отыскаться ископаемая фауна типичная для южного полушария.

Вернувшись из Англии, Амалицкий продолжил исследования.

На скудные деньги Варшавского общества естествоиспытателей, изредка выделяемые на полевые работы, Амалицкий каждый год отправлялся на изучение береговых обнажений рек Сухоны, Северной Двины и впадающих в них притоков. Результаты находок он регулярно публиковал в цикле работ, имевших общее название – «Геологическая экскурсия на север России».

«…Пришлось купить небольшую лодку, – вспоминал Амалицкий, – нанять двух гребцов и таким образом путешествовать по Сухоне и Северной Двине, все время под открытым небом, укрываясь под навесом лодки ночью и в дождливую погоду.

Так путешествовали мы с женой каждое лето с 1895 по 1898 г., привыкли к гнусу и мошкаре, приспособились при самых скудных средствах и при громадном аппетите иметь обед и ужин (я умалчиваю об его достоинствах), выучились под проливным дождем раскладывать костер, а при сильной буре находить на реке такие «гавани», где наша лодка была в совершенной безопасности, и мы спали в ней так же спокойно, как у себя дома; наконец, мы узнали цену самого обыкновенного комфорта и перестали даже понимать, как можно быть неврастениками. Климат на севере хотя и очень неприятный, но, вероятно, очень здоровый, ибо мы ни разу не испытали никакой простуды, хотя приходилось жить на реке, т. е. в постоянной сырости и туманах, проводить там целые недели во время хиуса (северный ветер), сопровождаемого пронизывающим холодом и непрерывными дождями, и ночевать в августе при инее, когда температура воздуха понижается до 1–2 градусов ниже нуля».

Первый год поисков не дал ожидаемых результатов.

Зато в 1895 году, возвращаясь с севера, Амалицкий наткнулся не нечто весьма интересное. Сделав небольшую остановку в Нижнем Новгороде, чтобы еще раз осмотреть выходы пермских пород на реке Оке – у самого ее впадения ее Волгу, он обнаружил, что местный береговой песчаник содержит плотные окатанные обломки ископаемых костей. В течение самого короткого времени Амалицкий обнаружил в песчанике несколько позвонков, обломок зуба и фрагменты черепа. Найденные окаменелости, несомненно, имели сходство с подобными же фрагментами зверообразных пресмыкающихся дицинодонтов, очень распространенных в пермских отложениях Южной Африки.

Теперь Амалицкий почувствовал уверенность.

Он и раньше считал, что материковыми отложениями в России ученые занимаются очень мало, а сейчас получил право прямо заявить, что «…чем глубже геологи спускаются по геологической лестнице, тем более и более они игнорируют материковую эволюцию».

В 1896 году, после четырех лет исследований, пришло главное открытие.

В верхнепермских отложениях, широко развитых в нижнем течении Сухоны и в верхнем течении Северной Двины, Амалицкому удалось отыскать отпечатки глоссоптерисов, а также окаменелые кости вымерших пресмыкающихся дицинодонтов и парейазавров, известных до той поры только из пермских отложений Южной Африки и Индии. Таким образом, Амалицкий установил, что в далекую пермскую эпоху Северная и Центральная Россия, Урал, Алтай, Индия, а также Центральная и Южная Африка входили в состав одного материка, заселенного сходными растениями и животными.

В 1897 году на Международном геологическом конгрессе, проходившем в Петербурге, Амалицкий прочел доклад о своих находках и представил найденные им остатки флоры и костей рептилий. Он действительно испытал миг торжества, когда показывал бывшим оппонентам глыбу песчаника с ясными отпечатками листьев глоссоптериса, и глыбу с рядом крупных зубов, обнажившихся по ее краю. Зубы, без всякого сомнения, принадлежали травоядному пресмыкающемуся известному под названием парейазавр.

Отношение к работам Амалицкого сразу изменилось.

В 1899 году Варшавское общество естествоиспытателей выделило ему 1000 рублей специально для полевых работ.

«…Летом 1899 г. были произведены палеонтологические раскопки на правом древнем склоне Северной Двины в 12 километрах выше железнодорожной станции Котлас, у д. Ефимовской, в местности, называемой Соколки, – вспоминал Амалицкий. – Здесь на крутом склоне обнажены полосатые рухляки, в толщу которых включено несколько мощных чечевиц песка и песчаника. В этих чечевицах можно наблюдать нависшие глыбы шарообразной формы очень твердого песчаника (конкреций); внутри их и заключаются окаменелые кости и листья.

Чечевица, предназначенная для раскопок, находилась среди рухляков, составляющих совершенно вертикальный обрыв, возвышающийся на 45 м над рекою; длина чечевицы – 100 м, наибольшая толщина посредине – 12 м. Ее основание расположено на высоте 25–30 м над рекою, а верхняя часть – на 6 м от вершины склона. Совершенно вертикальные обрывы рухляков, составляющие ее основание и кровлю, не позволяли подобраться к чечевице ни сверху, ни снизу. Поводом к раскопке именно этой чечевицы послужило то обстоятельство, что в предыдущие экспедиции были находимы на бичевнике выпавшие из нее большие глыбы песчаника (конкреции) с окаменелыми костями и листьями внутри.

Поскольку из-за падающих камней подобраться к чечевице со стороны обрыва было невозможно, решили начать правильные раскопки сверху. Слой почвы был снят, рабочие добрались до самой чечевицы, в которой была выбита галерея в 7 м длины, 4 мширины и такой же глубины.

В разных местах были сделаны находки.

В центре чечевицы скелеты-конкреции лежали наиболее скученно.

Сперва мы нашли здесь три рядом лежащие скелета, принадлежавших, вероятно, хищникам, а под ними лежали еще три более или менее полных скелета – парейазавра».

Коллекция, собранная Амалицким, была размещена в шестидесяти четырех ящиках и весила двадцать тонн. Для перевозки коллекции понадобилось два железнодорожных вагона. А всего Амалицким было найдено пять полных скелетов, пять скелетов менее полных и много конкреций с разнообразными костями и черепами, принадлежащими как рептилиям, так и древним земноводным – стегоцефалам.

Теперь никто не оспаривал взглядов Амалицкого.

Теснейшее родство пермской фауны России с такой же фауной Южной Африки было доказано. Для последующих раскопок ученому были выделены уже крупные деньги – 50 000 рублей.

Местные жители, нанятые для раскопочных работ, никак не хотели верить, что профессор из столицы ищет каких-то допотопных животных. Они были уверены, что профессор из Варшавы ищет золото. Эта вера была так велика, что рабочие начали утаивать находки, втайне проверяя – не золото ли это все-таки?

«…Только когда удалось найти челюсть парейазавра с хорошо сохранившимися зубами, – писал Амалицкий, – а потом прекрасно сохранившуюся голову земноводного, то и рабочие и остальные крестьяне вполне убедились, что я собираю кости…

Нахождение полного скелета парейазавра произвело на всех очень глубокое впечатление. Интерес к раскопкам дошел до того, что рабочие, особенно из молодых и грамотных, считали за особое удовольствие работать в тех местах, где попадались окаменелости, спорили за места, с замечательным вниманием относились к откапываемому предмету; иногда за очисткой скелета забывалась «залога», т. е. десятиминутный отдых в конце каждого часа работы».

История с «золотом» быстро забылась, но вскоре в окрестных деревнях началась эпизоотия сибирской язвы. По деревням поползли нелепые, зато упорные слухи о том, что якобы приезжий столичный профессор раскопал некое древнее падалище, отчего и произошла болезнь. Встревоженного Амалицкого нисколько не утешали слова крестьян, деревня которых почему-то не была затронута эпизоотией: «Будем Бога благодарить за то, что ты, нас жалеючи, не напускаешь на нас этой заразы».

К счастью, ветеринары сумели задавить болезнь.

Когда собранные коллекции были доставлены в Варшаву и пришла пора их обработки, Амалицкий столкнулся с новой проблемой – в России не нашлось специалистов, умеющих правильно препарировать каменные останки. Амалицкому самому пришлось учиться препараторскому делу, а затем обучать привлеченных к работам опытных рабочих-каменотесов. Из двенадцати попробовавших себя в этом деле человек осталось всего двое, зато они сделались хорошими препараторами. Что же касается научной стороны, то Амалицкому немало помог крупнейший специалист по южноафриканским наземным позвоночным палеонтолог доктор Роберт Брум. В 1910 году Брум специально приезжал в Россию для знакомства с коллекцией.

В 1908 году Амалицкого избрали директором Варшавского политехнического института. Но уже начали сказываться многолетняя усталость и возраст. Огромная коллекция требовала постоянных хлопот, к тому же, Амалицкого угнетало отсутствие преемников в начатом им деле. С большим трудом ученый добился соглашения на то, чтобы коллекция перешла в Академию наук, но начавшаяся в 1914 году мировая война поломала и эти планы. Все же Амалицкий сумел организовать эвакуацию из Варшавы в Москву всей своей лаборатории.

К сожалению, в 1916 году ученый тяжело заболел.

Отправленный на лечение в Кисловодск, он там и умер 28 декабря 1917 года.

После смерти Амалицкого обработка собранных им коллекций была продолжена. Наиболее законченные описания находок регулярно публиковались под редакцией академика А. П. Карпинского в специальной серии «Северодвинские раскопки В. П. Амалицкого».

«В палеонтологии и геологии, – писал палеонтолог И. А. Ефремов, – большую роль играют не только ученые, в многолетних изысканиях совершающие открытия важных законов, но и ученые, открывающие как бы богатые россыпи новых фактов, – смелые „капитаны дальних плаваний“ в поисках неизведанных земель».

Амалицкий был одним из таких капитанов.

Г.Прашкевич